Василь Василич

В горняцком посёлке Тавричанка жил удивительный человек. Василий Васильевич Фомин. Все знакомые, в том числе и официальные лица, звали его Василь Василич. Бывало, если разговорится, то сразу, без всякой подготовки, и рассказы его превратятся в нескончаемые. А потому, что всё помнил, всё знал. В Тавричанке так и говорили: «Ходячая энциклопедия». В голове у Василь Василича чудным образом укладывались хронология времён и цифры, имена и фамилии генсеков ЦК КПСС, всех комиссаров НКВД, бригадиров шахтовых бригад; коллективизация и Сталинская конституция, стахановские рекорды земляков. А нарисует в красках судьбу любого из знаменитых шахтёров, непременно снабдит героя эпитетом УМНИЦА, и потому в Тавричанке до сей поры не найдётся ни одного человека, кто бы мог на него обижаться. О себе вот только не любил в красках. И никогда почти не надевал парадный пиджак, он у хозяина где-нибудь на вешалке пылился.

- О-о, да здесь у вас целый иконостас! – невольно вырвалось у меня, когда в первый раз показал, вынес из комнаты и подержал на весу.

Давай рассматривать да считать. Получается, на него одного едва ли не год надо было работать всему наградному отделу Верховного Совета СССР. Орден Трудового Красного Знамени, медали «За трудовую доблесть», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», Почётный шахтёр, «Шахтёрская слава» всех трёх степеней и прочая, и прочая…

- «Шахтёрская слава» - это, вообще-то, не орден и не медаль, как многие путают, а просто знак, - заскромничал Василь Василич. – Там, смотри, и подпись в удостоверении должна быть, либо Братченко, либо Щадова, министров угольной промышленности.

- Просто знаки, говорите? Так вы и расскажите, пожалуйста, насколько просто зарабатывались эти знаки в войну. Всё время обижаетесь, что, дескать, забывают тружеников тыла. Ну-ка вот давайте.

- В войну-то мы как раз не за награды работали. Нам и думать об этом некогда было.., да никто их нам и не давал. Это потом уже на меня навесили… Я прошу только, много про меня не пиши, не надо. Я не хочу.

- Хочу-не хочу, вашими устами сама история будет говорить. Не меньше.

         - ВОЙНА… Войну или, вернее, весть о войне я встретил в пути. Нас, около 300 молодых пацанов, посадили в поезд на станции Рузаевка, под Саранском. Едем-едем. Станция Красноярск, под вечер стоянка. 22 июня 1941 года. И вот оно, объявили – война. Мало кто из нас понял, какая это страшная весть! Некоторые стали сразу рваться на фронт, а куда? У меня в кармане путёвка в ФЗО №2 города Сучана (ныне Партизанск). На станцию Угольная прибыли 30-го, два или три вагона перецепили к другому поезду, в сторону Находки. В Сучане всё кругом зашорено, с самого вечера светомаскировка, самолёты летают. Меня с моим 7-летним образованием определили в группу машинистов подземных электровозов. Учились и одновременно в шахте работали. В конце 41-го сдали экзамены, и с Тавричанки приехал набирать кадры товарищ Невенченко.

          Василь Василич рассыпал передо мной горку всяких-разных удостоверений. Среди них и аттестат об окончании 13 декабря 1941 года школы фабрично-заводского обучения, где внизу, со ссылкой на Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2.10.1940 года, отпечатано: "Установить, что все окончившие Ремесленные, Железнодорожные училища и школы ФЗО считаются мобилизованными и обязаны проработать 4 года подряд".

          - Я как надо отработал. Как меня отец с матерью наставляли, когда провожали на Восток: «Работай, Вася, честно, не воруй!». С января 1942 года и начинается мой подземный стаж.

           - Вам 17, 18 лет, на Западе идёт война, каждый день под землю – какое было самочувствие?

           - Война на Западе, а к нам на шахту каждые три месяца комиссия наезжала. «Как у вас с кадрами? На фронт людей надо…». Было такое желание и у меня – на фронт, но знал, что вряд ли отпустят. И все тогда боялись, что и Япония вот-вот тоже начнёт войну. Но Япония, умница, войну не начала… Это Зорге молодец, предупредил: нечего, мол, бояться. Часов никаких не было, работали по гудку, жили в общежитии. Утром первый гудок, дежурная за плечо трясёт: «Василёк, вставай на работу». Покушали и - в раскомандировку. Забойщики работали по 10 часов, а машинисты электровозов по 12. Безвылазно.

          - А на обед?

          - Какой обед? Обеда не было. Если кто возьмёт с собой тормозок, а так… План надо было давать. Клеть закрыта на замок до восьми часов вечера. 800 граммов хлеба в день, а на месяц давали: 500 граммов сахара, четыре с половиной килограмма крупы, 3,5 килограмма рыбы либо мяса. Такой был шахтёрский паёк. Это всё шло прямиком в столовую. Кормили утром и вечером: борщ, лапша, клёцки. Позже Америка стала посылать нам белую муку – из теста такие завитушки делали! А в 43-м стали давать дополнительный паёк, по так называемым коммерческим талонам.

          Особенно трудно пришлось в 1942 году. Наша шахта «Капитальная» - шахта новая, 245 метров глубиной, считалась сверхкатегорийной по содержанию метана и угольной пыли. Перед войной, в 39-м, взрыв случился – 29 человек погибло. А при мне, хоть и работа была на износ, постоянные авралы – за всю войну всего четверо погибло, из них два человека в лаве. Клеть (это наподобие грузового лифта) была деревянная, металлическую из-за начавшейся войны поставить не успели – и в 42-м году её зажало. И мы ходили пешком, 50 лестниц вниз, 50 лестниц вверх. А норму не выполнил, не имел права выходить. Зато бригады какие были знаменитые! Шакирзяновы, слышал о таких? Династия, гордость Тавричанки – отец и четыре сына, они в Тавричанку в 32-м приехали. Из всей семьи один только на фронте воевал. И ещё: четыре брата Кротики, Булгаковы, Шугаев Павел Филиппович, умница, Леднёв Илья Фёдорович – настоящий герой…

           Василь Василич упорно сбивался на товарищей, себя и собственное самочувствие, сколько его ни пытался настроить, - выводил за скобки. Свою работу считал второстепенной. Дескать, ну, что тут такого – вывозил готовый уголь, который уже добыли другие. От «опрокида» - там стояли порожние вагонетки – до навалочного пункта, где нагружали, расстояние полтора километра. Цепляешь 20 вагонеток и везёшь, каждая грузоподъёмностью 1 тонна, всего значит 20 тонн. Больше механизации никакой. Ну, бывало, сойдут с рельсов одна-две вагонетки, колея-то всего 600 миллиметров. Я сравниваю с шириной «настоящего» железнодорожного пути (1520 миллиметров): и представляется та подземная дорога, направлением «в кромешный ад», игрушечной, по ней черти воду пустым решетом возят… Глупости, конечно. Тут один лишь лозунг до позвоночника прошибёт: «ВСЁ для фронта, ВСЁ для победы!».

           - Кто отличался, то есть, кто перевыполнял задание, - скороговоркой продолжал Василь Василич, - тех наверху ожидал красный флажок и намалёванный цветным карандашом плакат «Пламенный привет бригаде Александра Шаломаева!».

           И вдруг резко переменившимся трибунным голосом продекламировал врастяжку:

             - Это ваши стихи?

             Молчит, целиком ушёл в себя. Жёнушка, слышу, почти шёпотом подсказывает: «Его-его, ну кого же ещё…»

             - Для забойщиков считалось самой большой наградой, после того как выдадут на-гора норму, – быть обласканными в кабинете начальника шахты. Там у него разыгрывался чуть ли не театральный ритуал. Начальник при них медленно и торжественно вытаскивал из сейфа пачки табака, мужики сворачивали вот такенные (!) самокрутки, смачно дымили, а он им дублировал последние сводки с фронта.

            - В шахте же не курили?

              Да что ты! Конечно, нет. Специально назначался табакотрус, обыскивал-обстукивал с ног до головы. Хорошо, что я не курил. За смену мне требовалось вывезти примерно 200 тонн. Это с одного участка, а их четыре. И все давали уголь. Угля было – во-о! И оттого было трудно, не хватало порожняка, не хватало металла для новых вагонеток. Всё для фронта.

              Пошёл опять рыться в домашнем архиве. Дотошный, хочет досконально всё подтвердить документами. Анастасия Николаевна, супруга, слегка смущаясь, в том смысле, что как бы и «неродная» ему жена, вместе 13-й год. Ровесники, у неё муж, горный мастер, умер 18 лет назад, у него жена умерла, дети выросли – сошлись и живут.

            - Я с ним в шахте и познакомилась. Тоже всю войну работала, тоже медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» имею. Всю шахту вдоль и поперёк прошла: и на откатке, и на приёмке, и навальщицей. – Смеётся - только машинистом не была да диспетчером. А под конец уже на центральном опрокиде. Там – страх божий! Потому что с лошадью. Лошадь, не дай бог, без команды дёрнет – затянет опрокид, и из тебя получится мясо. После войны поставили механический толкатель, на кнопки только нажимай. И тогда нас, женщин, из шахты вытурили.

           - Я её-то давно знаю, - подхватил подошедший с фотографиями Василь Василич. – И отца её, Дарькина, хорошо знал.

            - Кого-кого?

            - Дарькина Николая Григорьевича. Он в лаве сначала работал, потом на динамитном складе. Они в 37-м по вербовке приехали. Участник Гражданской войны, Сталина видел.

            - Часом, не родня вы нашему губернатору?

            - Да как-то никогда не задумывались. Фамилии, они ведь – дело такое, - ветеран войны разложил кипу фотографий. – Вот тут, смотри, мой отец, Василий Иваныч. Пасечник. Мы, Фомины, все пасечники. У отца было шестеро братовьёв и четыре сестры. Все участники Гражданской и Отечественной войн. Дядька Иван Иванович – доброволец 25-й Чапаевской дивизии, а погиб в Великую Отечественную. Мой прапрадед Фома маслобойню имел и большую пасеку. Так вот в честь прапрадеда с нашей фамилией казус получился. Наша настоящая фамилия Никитановы. А в людях моих родичей поголовно звали Фомичи. Фомичи да Фомичи, так и прижилось. В советское время взяли и записались: Фомины. А в конце 20-х годов к нам придрались: как это и почему вы фамилию сменили? Уже на узлах сидели, к высылке готовились. А тут в 1930 году в газете вышла статья Сталина «Головокружение от успехов», брат из армии написал: «Вступайте в колхоз». И мы все вступили в колхоз, и нас никто больше не тронул… Не пиши вот этого, прошу тебя – не надо. Я не хочу.

             Ну, как об этом не написать? Наоборот нарушу ещё один его запрет, он меня простит. Потому что… потому что из песни слова не выкинешь.

           - Через очередные три месяца опять приезжала комиссия насчёт новобранцев для фронта. Меня хотели забрать в офицерскую школу. В душе ёкнуло: ты смотри, во как! Но начальник шахты запротестовал: «Нет, вы что, товарищи, Фомина не отдам. Кто будет уголь возить?» И в 1943 году дали мне временное удостоверение, там сверху донизу красная полоса и надпись крупными буквами: ЗАБРОНИРОВАН. И всё.

          - А фотокарточек военных лет у вас нет?

          - Нету-нету! Никто и не фотографировался в войну. Вот эта, что тебе даю, по времени примерно подойдёт, таким кучерявым я и был. Когда в Караганде уже на горного мастера учился.

           Василь Василича опять захлестнули эмоции. Поэт есть поэт. Принял позу, как на сцене, резко приподняв подбородок, начал декламировать свои стихи. Скорей всего, хотел поставить, наконец, точку в своём нескончаемом рассказе. Вернее, многоточие. Потому как, когда корреспондент будет уже за порогом, он ещё надолго останется в тисках памяти.

Пётр Теляков, историк-журналист, действительный член Русского географического общества.